Задумывались ли вы когда-нибудь о том, чем отличается книга стихов от книги по ремонту велосипедов? Почему наше восприятие этой и той книги так кардинально различно? Вероятно, ваш ответ был бы примерно таким: сборник стихов - это книга о более фундаментальных аспектах нашей культуры, чем книга о велосипедах, и выражены они в первой книге в более прямой, чистой, беспримесной форме, чем во второй книге. В этом эссе я постараюсь обсудить эти фундаментальные аспекты культуры подробнее.
Ваши знания - это еще не культура. Если одна из тех обезьян, от которых мы произошли, заметила, что от поедания определенного сорта красных ягод у нее болит живот, то это не культура. Это - навыки, умения, знания; рефлексы, если угодно, но - не культура. Теперь другая, молодая обезьяна подбирается к кусту таких же ягод и хочет съесть одну из них. Обезьяна, обладающая знанием, может спасти другую от расстройства желудка просто оттащив ее, или удивив неожиданным подзатыльником, или напугав каким-нибудь особенным криком "Бырдырдыр!" Если она сделает так несколько раз, то вполне возможно, что молодая обезьяна осознает какую-то странную недостижимость красных ягод и пойдет искать грибы. Фактически передача знания состоялась: не ешь это. Однако и это еще не культура. Молодая обезьяна могла вообще не заметить другую, как младенец не замечает, что родители переложили все опасные предметы на верхние полки и отвинтили ручки у тумбочек. Она замечает только, что красные ягоды невозможно съесть. Вполне возможно, что наша молодая обезьяна, теперь обладающая знанием о неправильности красных ягод, будет назавтра проходить мимо того же куста с другой молодой обезьяной, и, когда та потянется к кусту, скажет ей (каким-либо образом): слушай, не трать время, я вчера полчаса убила на этот куст, и ни одной ягоды не собрала; вон лучше гриб сорви. Точно так же малыш мог бы сказать своему гостю, другому малышу: открыть эту тумбочку так же невозможно, как несгораемый шкаф у мамы на работе, и мне это уже скучно; пошли сломаем что-нибудь другое. Это всё еще не культура, хотя это и передача опыта. Я назову этот феномен полукультурой, и поясню выбор этого слова позже. Обратите внимание, что сообщение "не смотри на красные ягоды" может передаваться теперь от одной обезьяны к другой, от другой к третьей, вдоль произвольно длинной цепочки обезьян, но передается только сам основной факт: "не возись с красным кустом", тогда как способ передачи этого сообщения каждой обезьяне приходится изобретать самостоятельно в тот момент, когда она хочет предупредить следующую обезьяну, причем изобретать методом проб и ошибок, в зависимости от ситуации и от характера своей ученицы. И это всё еще не культура, а полукультура. Вот когда обезьяны договорятся, что "Бырдырдыр!" означает "бяка!", "не трогай!", "стой!", и, проходя мимо красного куста, будут все восклицать "Бырдырдыр!" (вслух или про себя, в зависимости от возраста), вот это будет культура. Культура фиксирует не только сообщение, которое мы передаем, но и форму передачи этого сообщения. Вместо того, чтобы напряженно думать, как передать потомству знание о запрещенности красных ягод, обезьяна знает: просто нужно, проходя мимо этого куста с детьми, сказать им: "Бырдырдыр!", так же, как сказали ей, когда она была маленькой, а что означает это бырдырдыр, откуда он взялся - Бог его знает. На основании этого примера можно сказать, что культура воспитывает лентяев. В рамках культуры я принимаю сообщение, запоминаю его, и в нужный момент выстреливаю его же дальше, каким-нибудь новым получателям. В рамках полукультуры, я принимаю сообщение, запоминаю его, но - понятия не имею, как передать его дальше. Полукультура отличается от культуры своей немотой, и именно в этом смысле это полукультура. Или, более образно выражаясь, культура обладает умными открытыми ушами и умным открытым ртом, тогда как полукультура обладает глупыми открытыми ушами и умным закрытым ртом (в рамках полукультуры я принимаю сообщение, но не помню или не понял, как я его принял; кроме того, у меня нет простого естественного способа передачи сообщения кому-нибудь другому, но всё-таки я придумываю какой-нибудь способ его передать). Почему полукультура нема? Почему у меня нет готового способа передачи своих знаний кому-то другому? Потому что полукультура и не стремилась к этому. Ее предназначением была передача знания мне и только мне; точнее выражаясь, тот, кто учил меня, старался обучить именно меня, так, чтобы я понял; и, скорее всего, кто-нибудь другой, который стоял бы рядом и наблюдал за нами во время обучения, ничему бы не научился. Точно так же и я, если, взяв произвольного ученика, попытаюсь просто в точности повторить всё то, что делал мой учитель (так я стану поступать, действуя в рамках культуры), то результаты обучения будут непредсказуемыми. Например, представим, что женщина везет свою дочку в Ленинград и читает ей там стихи Пушкина; та, когда вырастает, тоже везет свою дочь в Ленинград и читает ей там стихи Пушкина; и так далее. Мать, читающая девочке стихи Пушкина в Ленинграде, может произвести на девочку не какое-то одно запланированное впечатление, а какое-либо из сотен различных и даже противоположных впечатлений. Но в этом примере матери не стремятся передать своим дочерям определенное впечатление (знание, навыки, и т. п.), нет, они передают каждая своей дочери то, что та, в свою очередь, должна передать своей дочери, и так далее. Фактически, каждая из них говорит своей дочери: когда ты вырастешь, ты должна сделать так-то и так-то, а также сказать своей дочери, чтобы она сделала то же, когда вырастет. Здесь упор делается не на то, что будет в голове у каждой из участниц этой цепочки, а на то, как они передают друг другу это сообщение. Раньше я сказал, что культура воспитывает лентяев; но культура воспитывает и тружеников, работающих над украшением сообщения. Например, у одной из этих женщин может быть больше денег, и она возьмет дочь не в Петербург, а в Рим; но это не потому, что она думает, что именно путешествие в этот город наилучшим образом воспроизведет у ее дочери именно те ощущения, которые были у нее самой при посещении Ленинграда; это потому, что она хочет варьировать, сделать более пышным или более элегантным то сообщение, которое она передает дочери; ее мысль имеет своей отправной точкой не то, что возникло у нее в голове вследствие путешествия в Ленинград, а само путешествие, и она работает над тем, чтобы улучшить путешествие, а не над выбором наилучшего способа воспроизведения у своей дочери своих юношеских впечатлений. При этом, как всегда происходит в рамках культуры, нам неважно, что на самом деле думают и чувствуют эти девочки. С точки зрения культуры важно лишь, чтобы они были качественными ретрансляторами тех сообщений, которые через них передаются. В рамках полукультуры, всё происходит совершенно не так. Полукультура не признает сообщений, передаваемых по цепочке от первого человека ко второму, от второго к третьему, и так далее. Если у меня в голове есть что-то ценное, а у вас этого нет, и я решаю передать это вам, то я, во-первых, не думаю ни о каких других людях, которым тоже могло бы пригодиться то, что я передаю вам, и поэтому строю свое сообщение так, чтобы оно наилучшим образом подходило именно вам, а не кому-либо другому. Во-вторых, я не рассчитываю на то, что вы начнете распространять мое сообщение среди своих знакомых, меня заботит только то, что останется от общения со мной в вашей голове, и поэтому я строю свое сообщение не в той форме, в какой вы могли бы передать его кому-нибудь еще, а в индивидуальной форме, предназначенной исключительно и только для вас. Полукультура умеет посылать сообщения только между двумя людьми, и больше никем. Если тот, кто получил сообщение, захочет поделиться им с кем-нибудь еще, то ему придется заново изобрести какой-нибудь способ передачи сообщения, поскольку тот способ, которым сообщение пришло к нему, окажется, скорее всего, бесполезным.
Рассмотрим еще один пример. В древнем Средиземноморье разные люди писали короткие книжки, которые известны нам под названием Евангелий. Книжки были написаны тем языком, на котором тогда говорили на базарах, и мысли иллюстрировались примерами из модных в ту пору телесериалов (или того, что у них было вместо телесериалов). Авторы, как говорится, знали свою аудиторию, и только и прицельно для нее строили свое повествование о едином Боге, который тоже жил в Средиземноморье, говорил на греческом и латыни и толкался на тех же базарах, что и авторы. Шли годы; менялся язык, менялись модные сюжеты сериалов; изменился стиль жизни. Евангелия наполнились древнегреческими и древнееврейскими словами (конечно, эти слова всегда были там, только раньше они не были древними); сюжеты притч приобрели вневременную отстраненность (например, изменились деньги, а названия монет из притч стали нарицательными); города стали жить в другом ритме; сельская жизнь распространилась на регионы с другим климатом. Поэтому наш современник, читающий Евангелие, получает от него лишь десятую, если не сотую часть того духовного и божественного содержания, которое ухитрялись передавать его авторы своим первым, непосредственным читателям (и слушателям). Или точнее следует выразиться так: если современный читатель получает какое-то духовное сообщение от Евангелия, то это совершенно не то же сообщение, которое было передано авторами первым читателям. Идеей Евангелия был не Бог, живший в Израиле и знавший несколько древних языков, а Бог, который жил совсем недавно и приехал из нашей (но чуть-чуть иначе национально окрашенной) глубинки в нашу столицу - например, какой-нибудь белорусский диссидент, переехавший в Москву и там арестованный и замученный за свои идеи. Вот в каком виде должен был бы прийти к нам основной образ Евангелий, если бы мы пользовались полукультурой. Точнее, у каждого из нас, конечно, этот образ был бы другим, поскольку полукультура не плодит готовых образов; просто каждому из нас на каком-то этапе жизни кто-то рассказал бы самыми правильными для нас в тот момент словами о том, что совсем недавно жил на Земле Бог и призвал покаяться. Конечно, при этом мы не знали бы евангельской истории Христа и даже самого этого имени (и это потеря, с точки зрения культуры), зато само знание, сам образ непосредственного Бога передавался бы максимально правильно от одного человека к другому, в отличие от того, как это происходит, когда мы пользуемся культурой. Действительно, как это происходит в культуре? Нам нравятся Евангелия: текст; язык; необычное деление на строки; смешной синтаксис; сафьяновый или кожаный переплет; иллюстрации; комментарии; стихи о Боге; церковная музыка. Как я уже сказал, культура воспитывает тружеников. Евангелия, каждое из которых само по себе первоначально было полноценным полукультурным сообщением, отсортировны, сгруппированы, сотни раз переведены, прокомментированы, включены в школьную программу, для чего проделаны соответствующие методические разработки - и всё это не ради того, чтобы передать следующему поколению идею о недавно воплощавшемся Боге, а чтобы обеспечить, насколько возможно, бесконечную передачу из поколения в поколение евангельских образов и их вариаций. Элемент полукультуры присутствует в передаче Евангелий, но как бы в стыдливом и извиняющемся виде (если бы его там не было, Евангелия были бы так же духовно мертвы для нас, как мертвы, например, древнеегипетские боги). Ни один распространитель слова Божия не говорит: "Хорошо, забудьте Евангелия. На самом деле (ибо это единственный способ понять это), Христос родился в тысяча девятьсот двадцатом году в Белоруссии." Скорее, они говорят: "Поставьте себя на место древних христиан. Представьте особенности их быта, общественной жизни, почувствуйте, как влияло на них тогдашнее государство. Разве вы не чувствуете, что вам стало гораздо легче поверить в Христа, которого вы чуть ли не непосредственно знали? Теперь всё забудьте и возвращайтесь в настоящее время, только захватив с собой эту веру. Давайте, как первые христиане, верить в того же Христа и читать буквально те же Евангелия. А если Евангелия перестанут интересовать людей, давайте, что ли, выпустим их в сокращенном виде и с картинками, или положим на музыку. Главное - это чтобы люди помнили, что быть христианином означает верить в Бога, жившего в Иерусалиме и говорившего на трех древних языках. А если христианин сам съездит в Иерусалим и выучит три древних языка, то он совсем молодец. "
Я всё еще недостаточно подчеркнул, что культура воспитывает тружеников особого рода. Полукультура довольна своим воздействием на одного человека или, в крайнем случае, на некоторую компактную аудиторию. Культура, напротив, делает что-либо только если есть вероятность, что это действие вызовет культурный резонанс в потенциально бесконечной людской цепочке. Культура огорчается, если вместо того, чтобы передавать культурное сообщение дальше, вы используете его в своих собственных, некультурных целях. Культура радуется, когда вы используете пришедшие к вам сообщения культурным образом, освежая их, украшая их, комбинируя в гармоничных сочетаниях, и - наконец - отправляя дальше по цепочке. Если я прочитал стихотворение о любви и вместо того, чтобы написать тоже что-нибудь в этом роде, испытал нежные чувства к жене и поцеловал ее - культура обижается (хотя у нее всё-таки остается надежда, что я вдохновлюсь и тоже напишу какой-нибудь стих). Если я прочел статью по математике и вместо того, чтобы написать еще одну, использую то, что вычитал, для предсказания курса ценных бумаг - культура обижается (впрочем, она всё же верит, что когда-нибудь я опишу свои приложения математики в какой-нибудь публикации). Наконец, если я читаю книгу о ремонте велосипедов (да скорее всего даже не читаю, а смотрю картинки на какой-то одной странице), и вместо того, чтобы написать еще одну книгу о том же, ну или хотя бы сочинить песню, иду и эгоистично ремонтирую свой велосипед, то культура очень сильно обижается, но нам на нее наплевать: каким-то образом в этой и подобных областях жизни мы привыкли игнорировать ее претензии. Действительно, в ремонте велосипедов царит полукультура: если у знакомого сломался велосипед, я абсолютно не знаю, как я поступлю, стараясь передать ему свои соображения о том, как следует его чинить. Я могу позвонить ему; написать по электронной почте; встретиться с ним и показать на пальцах; нарисовать чертеж; одолжить ему мою книгу о ремонте велосипедов; прийти к нему и давать полезные советы, пока он возится с гаечными ключами; отобрать у него эти ключи и заставить его склониться надо мной и смотреть, как надо что-то привинчивать - способов множество, их применимость зависит от ситуации и от наших характеров, и, если какие-то из них окажутся неэффективными, я буду изобретать другие, пока, наконец, знание, хранящееся в моей голове, не окажется продублированным в голове моего знакомого. Кроме того, пока я буду всё это делать, я не буду думать о том, что, возможно, когда я научу этой вещи своего знакомого, он, вероятно, станет учить тому же других людей, и надо передать ему не только знание, но и эффективные способы передачи этих знаний. Полукультура не верит в передачу знаний третьим лицам; если мой знакомый теперь захочет объяснить, как он починил велосипед, еще кому-то, скажем, своей жене или своему сыну, то он принципиально не сможет использовать те способы, которыми я передавал это умение ему; ему придется полностью самостоятельно заново думать о лучших способах передачи этого умения.
Итак, в деле починки велосипедов, как я заявил раньше, царит полукультура. Это замечательный пример области человеческой деятельности, где культура вполне задавлена полукультурой. Вот ответ на вопрос, заданный нами в начале: почему наше восприятие сборника стихов и книги о велосипедах столь различно.
Я не призываю вас оставить культуру и ринуться в полукультуру. Но пускай - в качестве эксперимента - это эссе останется полукультурным. Не придумывайте комментариев к этому тексту, ни письменных, ни устных; не пишите опровержений, подражаний, пародий, вариаций. Просто если у вас есть друг, которому, как вы считаете, были бы интересны эти идеи, дайте ему знать о них - как? - никто не знает - одним из тех неисчислимых способов, которые дает нам полукультура - и не заботьтесь о том, передаст ли он ваше сообщение еще кому бы то ни было.
Антон Гарновский
На главную страницу (nohead.narod.ru)